Мой Алексей Зимин

Вчера не стало журналиста и ресторатора Алексея Зимина. Поскольку с ним дружили и были знакомы многие, за двое суток сказано и написано очень много. «Москвич Mag» собрал самые интересные и трогательные воспоминания друзей и коллег, в которых есть истории, объясняющие, каким человеком был Алексей Зимин. После этого текста даже у незнакомых людей будет ощущение, что они его хорошо знали. И, может быть, что-то новое узнают о папе дети Зимина: Варвара, Никола и Павел, которые еще слишком маленькие, чтобы по-настоящему оценить, каким он был человеком.

Издатель Эндрю Полсон мечтал открыть московский Time Out, но пока он вел переговоры о лицензии на это дело, запустил журнал «Вечерняя Москва» по образу и подобию лондонского органа печати и меня нанял ресторанным критиком — все это началось летом 1997 года. Осенью штат редакции «ВМ» был полностью укомплектован со всех сторон прекрасными людьми. Музыкальным критиком стал Макс Семеляк — лохматый человек с голубыми глазами и в ярких, почти гавайских, рубашках. К Максу в редакцию заходил другой лохматый человек, но с бородой и абсолютно рыжий. Как-то раз эта живописная парочка поймала меня на выходе из редакции, Макс сказал, что вот, мол, мой друг — Зимин, он главный редактор журнала про рестораны. Рыжий улыбнулся всей своей бородой и произнес: «У вас очень хорошо получается». Леша, спасибо тебе большое, я помню.

Через несколько лет я что-то писала для GQ, они в тот момент искали главного редактора. Спросили меня, я рассказала про Зимина, далее тишина, но как-то утром раздался телефонный звонок и Леша пробурчал в трубку, что, мол, предложили главредом, но главный его вопрос был смешной: «Там же надо в офис ходить каждый день чуть ли не к девяти утра, ты думаешь, я смогу?» Я начала хохотать, сказала: «Конечно, сможешь, Леш», — и почувствовала, что он снова улыбнулся своей рыжей бородой в телефонную трубку. И все закрутилось в «Конде Насте» на новых, теперь уже глянцевых оборотах. История любви с Таней была изложена в его письмах главного редактора — это было очень красиво и круто, Леша, я помню.

Потом у Леши с Таней родилась дочка Варя, а у меня уже был маленький Степа. Степина младенческая коляска перешла по наследству Варе. Наши дети об этом мелком обстоятельстве, конечно же, не знают, Леш, но мне всегда было приятно думать, что они гуляли по бульварам в каком-то смысле друг за другом, в одной коляске, по очереди.

А еще, если бы ты, Леш, не отправил меня в командировку во французскую Овернь от «Афиши-Мира», я бы, наверное, туда сама не добралась. Но именно там я поняла, о чем я действительно мечтала в той жизни. Сейчас я в этой мечте каждый день живу. Спасибо, Леша, тебе до неба за то, что был рядом на своей отдельной планете, вселенское спасибо.

В день, когда из жизни ушел один хороший человек, я спросила у Зимина, что об этом написать. Он сказал: ничего, просто спасибо. «Это лучше, чем участвовать в торопливой погоне. И что сказать, кроме благоглупостей и общих мест? О первых либо хорошо, либо ничего. В данном случае можно и помолчать. А что бы ты написала?»

Я: «Так бы и сказала: предлагаем помолчать в благодарность за все то, что он сделал и хотел сделать».

Зимин: «Не надо предлагать помолчать. Напиши просто спасибо. Не надо навязывать никому поведенческие паттерны: хотят кричать, пусть кричат. И не надо следовать чужим паттернам».

А потом добавил: «Может, он вообще воскреснет на третий день?»

Может.

Спасибо. Тысячу раз спасибо.

Умер Леша Зимин, весь день его вспоминаю. Например, двадцать лет назад я написал приложение для журнала «Афиша-Мир» о том, как фотографировать в путешествиях. Текст был страшно серьезный (я тогда серьезно относился и к себе, и к фотографии, потом это прошло, не в последнюю очередь благодаря «Афише»). Леша взял и к каждому пункту приписал какое-то идиотское по форме, но философское по смыслу замечание. Я тогда слегка разобиделся, но потом увидел, что и в самом деле стало гораздо лучше. И, конечно, прием запомнил. Мне кажется, он вообще часто его использовал — придумал вот целый набор вроде бы обычных блюд типа омлета, но с добавлением водки. И — полный успех! Потом мы вместе работали, скандалили даже, потом все разъехались, а потом он вдруг позвонил мне, когда оказался в Барселоне, лет десять назад, и мы с огромным удовольствием выпили две бутылки хереса, причем преимущественно молча — это был для Зимина совершенно обычный невербальный способ общения. Приготовил сегодня в честь Кузьмы немного comfort food, лапландскую уху да бабагануш. Думаю, он оценил бы. Ужасно грустно.

Две тысячи какой-то лохматый, я в финансах, про рестораны еще даже не думаю, пока мама Нина Ходзинская вместе с командой открывает «Глобус Гурмэ». Звонит. Тут, говорит, такой человек интересный, Алексей Зимин зовут, пишет как никто, но ему же готовить нужно, очень хочу в «Глобус» его позвать.

Две тысячи еще какой-то, но чуть позже.

Первые «Простые вещи», наш крошечный гастропаб на Конюшковской.

Катя Дроздова, соосновательница «Простых вещей» и, что бы ни было потом, мой очень ценный в жизни человек:

— Ир, нам нужно Лешу позвать готовить к нам. Он гений.
— Леша — это кто?
— Вот познакомишься, узнаешь и все поймешь.

Лет десять спустя. Мы с Катей поругались, расстались. У них с Лешей там тоже что-то. День рождения «Простых вещей». Десять лет. Пишу:

— Леш, а приходи? Очень хочу тебя видеть.
— Угу. Мне чугунок нужен. Капуста с креветками будет. Приготовлю.

Пару лет назад. Дочь в Лондоне. Экзамены. А у нас традиция: пасха, кулич, как бабушка завела. Звонит, католическая Пасха уже прошла давно, наша сегодня:

— Ма-а-ам, я пахать сколько угодно могу и пашу, но на Пасху должен быть кулич, понимаешь! Я без кулича не могу!

(Не про религию совсем, про семейные традиции.)

Пишу Леше, в Zima нет, все разобрали, но не останавливается: «Лови ссылки, тут должно еще быть».

Звоню маме. Вздыхает, разводит руками:

— Ну это же Леша. Помнишь, как он капусту с креветками, которую на день рождения «Простых вещей» готовил, а я не смогла прийти, в контейнер упаковал и мне передал…  Он просто человек такой. Хороший.

Похвала от Зимина была главная в профессии, для меня точно. Я, как и многие, писать научилась в его редакции, на его текстах, под его крестным отцовством.

Именно Зимин разрешил мне опубликовать первый текст — до этого я была фактчекером. Это была крохотная рецензия на какую-то книжку про путешествия в «Афише-Мире». «Хороший вы текст, Ксения, написали» — кажется, он ради этого даже заглянул в нашу маленькую комнатку. Это было как если бы горящий куст заговорил — все мы знаем, что лишнего слова из него было не вытянуть, все на бумагу. Текст не был бы хорошим, если бы перед этим я не перечитала километры Лешиных текстов и текстов других великих коллег (они знают, о ком я, сходите все, пожалуйста, строем на чекап, а).

Именно Зимин отослал меня в первую командировку. «Пора вам, Ксения, что-нибудь написать. Давайте вас куда-нибудь отправим». Я выбрала Краков. Потом, чтобы оправдать доверие, вылизывала этот текст на разворот пару недель, придумывала выкрутасы в стиле Зимина — никто так не умел перекидывать метафорические мостики, как он, но очень хотелось научиться.

Именно Зимин научил меня немножко готовить, но, главное, понимать, что к чему в гастрономии, просто издавая «Афишу-Еду», где я уже не работала, но по которой старательно запекала для друзей марокканскую курицу.

Именно Зимин нам всем, тогдашней Москве, показал, что такое современный ресторан — тихая гастрономическая революция началась, конечно, с Ragout и школы Ragout.

Третье благословение случилось в нашем приснопамятном ресторане. Зимин приехал сюрпризом в Лиссабон, Гена Йозефавичус привел его в «Джорни». Они уговорили на закуску севиче, Зимин, как обычно молчаливый, заблестел глазами, спросил: «Там манго? — и добавил: — Вкусно». Хотя не я готовила это севиче, но от похвалы отказываться не стала. Потому что это — золото лепреконов, зиминские похвалы.

Мы бы с удовольствием написали эти некрологи лет через сорок-пятьдесят, Леш, зачем такой жесткий дедлайн.

Весь день вчера я находилась в совершеннейшем смятении: во-первых, из-за новостей, во-вторых, из-за отсутствия новостей.

Только вчера говорили об инфлюенсерах, и я подумала, что знаю одного: дружественного, уважаемого, всегда находящегося где-то рядом, потому что, несмотря на то что наши орбиты были разными, они постоянно пересекались.

Я уехала из Москвы до открытия его первого ресторана, но «Рагу» и «Деликатессен» посещала во время кратких, но бурных московских визитов, а в «Доме 12» мы даже устроили девичник. Мы познакомились в Лондоне, когда он только обосновался на нижнем этаже «Жан-Жака» со своим чудо-баром Zima. Выпив настоек, на следующее утро я написала у себя на странице: «Winter is coming, русский мамонт уже прибыл и уходить не собирается!» Так мы и познакомились. Еще до того, как водка «Мамонт» сделала его своим представителем.

Он отвечал на сообщения незамедлительно из любой точки мира и никогда не отказывал в помощи. Он просто не мог сказать «нет», и этим многие пользовались: скольких халявщиков приходилось выкидывать из «Зимы»!

Он удивительно подпадал под определение reluctant hero — моя любимейшая категория персонажей, как хоббит или Спайдермен, к кому слава пришла по стечению обстоятельств и они не совсем уютно себя чувствовали в этом статусе.

Когда нужно было идти и «торговать лицом», он всегда скромно предлагал торговать моим, типа, оно лучше. Он страшно стеснялся нарисованного Марусей Борисовой-Севастьяновой на первом этаже ресторана Zima панно с его портретом и всегда быстро проходил мимо него наверх, на кухню. Зато мы все могли честно отвечать «Да!» на вопросы «Зимин здесь?» и пальцем тыкать в портрет на стене…

Я не могу написать «был» — просто потому что.

Скромность, невероятная застенчивость и привычка избегать чужого взгляда, граничащие с аутизмом, заставляли его чувствовать себя до смешного неловко в больших незнакомых компаниях, а его невозмутимость и добрая тактичность необычайно располагали к себе. Его нужно было конкретно вывести из себя, чтобы он, быстро, как все рыжие, покраснев до корней волос, дал отпор, ответив что-то неожиданное и всегда остроумное.

Однажды в одном из ранних, когда они были на вес золота, ревью гостья написала, что, мол, кормят гостей в «Зиме» из собачьих мисок и ходят к нам одни нищеброды.

Зимин задохнулся (миски были французского происхождения, маленькие порции — его концепцией стритфуда типа русский тапас, а посетителями были наши общие друзья, приходящие поддержать нас на первых порах открытия ресторана) и пообещал ввести в меню бутерброд под названием «Нищеброд».

На долгое время это стало нашим мемом: «я и мои друзья-нищеброды».

С ним было здорово болтать и классно выпивать: получающий удовольствие от жизни человек не может не импонировать остальным гедонистам. Вокруг него были потрясающие люди, со многими я с тех пор дружу.

Он говорил очень тихо, приходилось прислушиваться, зато пел от души и очень громко. Во времена «торговли лицом» я часто вполголоса делилась «по секрету» с «нужными людьми», что «Алексей МОЖЕТ спеть». На самом деле мне всегда казалось, что он предпочитал петь, чтобы его не донимали пустыми вопросами и смол-током.

Мы переписывались в вотсапе, и я просто счастлива, что у меня остались эти заметки как память о нем. В последний раз он позвонил, сказав, что написал и издал книгу, и спросил, куда ее прислать.

— Кулинарную?! — завопила я. — Я куплю!
— Приезжай в «Зиму», — предложил он.

Я уезжала в отпуск и стояла на голове, а он сказал, что пришлет по почте, и, как всегда тактично, добавил, что книга прекрасна в качестве курортного романа. И как доказательство прислал рецензию Пронченко. А я сказала, что хочу с автографом, а он ответил, что, конечно, подпишет.

Сейчас, думая об этом, я понимаю, что он, конечно, хотел услышать, что друзья читают его книгу, услышать отзывы, поэтому и торопился разослать ее как можно скорее.

А я тогда уехала в отпуск, писала о санаториях (чукча не читатель же), а вернувшись, обнаружила посылку:

— Привет, фолиант получен, спасибо огромное! Но ты же обещал подписанный? — письменно наехала я.
— Черт, я, видимо, нечаянно твой экземпляр отправил какому-то случайному мужику! — ответил он. — Смешно, если у него в транс-клубе погоняло Алена! — И пообещал: — Подпишу при встрече!

Потом мы договорились встретиться — точно, непременно, стопроцентно — осенью. «Я же подписать должен!» — повторял он.

А потом я не ответила на его сообщения. Ему, который отвечал всегда в любое время, наверное, показалось это дикостью.

Как бы я хотела закончить как-то по-другому, ведь у меня такое количество историй, фото и видео, связанных с ним. А думать могу только о том, что так и не ответила, что начала читать его книгу.

Прости, спасибо, и ужасная дыра в сердце у меня образовалась.

Пишу и не верю. Вместе с женой Таней Долматовской Алексей Зимин был моим главным учителем журналистики, да и вообще, пожалуй, взрослой жизни. В мою первую рабочую неделю он научил меня, 22-летнюю, готовить что-то кроме яичницы, и этим чем-то был том ям, с которым я уже 15 лет гастролирую по друзьям и кухням.

Показал, как одинаково безупречно шинковать поварским ножом и складывать слова в тексты и даже мифы. Человек, которым я восхищалась всегда, даже когда со скандалом (от глупости и обиды, конечно же, а не от нелюбви) ушла из «Афиши-Еды». Словно отец, простил мне мои ошибки несколько лет спустя. Мастер, работать с которым навсегда останется для меня слишком большой честью.

Все эти годы я думала о том, что мне не повезло встретиться с Зиминым слишком юной и глупой, не способной оценить все те дары, которыми был так богат этот добрый, с виду замкнутый человек с рыжей бородой и которыми так щедро он делился с остальными. Я принимала все как должное, и слишком многое — на свой счет. Он буквально учил меня писать, писать небанально, писать неочевидно, избегать тяжести, пошлости и графоманства (увы, не удалось). Он никогда не говорил, что вот это плохо, а вот это хорошо, он просто переписывал почти все, что я старательно приносила, а я обижалась (дура), что не удостоилась правок и еще одной попытки, замыкалась и не переспрашивала. Дура.

Все, что делал Зимин — от «Мира», GQ и колонок в «Коммерсанте» до еды на кухне «Афиши» и в его ресторанах — казалось таким, что ли, one of a kind, когда с первого абзаца понимаешь и ни с кем не перепутаешь — это Зимин. Легким и бесконечно многослойным, как кружево, что в какой-то момент устаешь удивляться количеству пасхалок и уровней смыслов, даже если речь о простой капусте. И никогда не чрезмерным, никогда не ради красного словца или чтобы покрасоваться. От Зимина я узнала, что если в каждом рецепте номера «Еды» нужно будет нарезать лук, то про каждый «нарежьте лук» можно исхитриться и написать так, что это будет самое интересное чтиво в этом рецепте.

Работая с Зиминым и Таней, я узнала, что такое хороший и плохой вкус — в еде, в ресторанах, в текстах, в дизайне, в съемках, в людях, в смыслах. Как-то Зимин подвозил меня на такси после какой-то вечеринки в редакции, он был чуть пьян и сказал: «Почему вы меня так боитесь, я ведь совершенно безобидный ебанат-задрот». Я тогда ни черта не соображала в жизни, смутилась, не нашлась, что сказать и как объясниться (все казалось очень сложным тогда), так и не смогла найти подход и где-то через год со скандалом ушла. Спустя много лет написала Зимину и Тане и извинилась за все. А когда в 2022-м все бросились иммигрировать, я в панике написала Алексею про Лондон, он сказал, конечно, приезжать и что поможет со всем, с чем сможет. Я, конечно, не переехала, но часто возвращалась к фантазии однажды продать все и открыть с Зиминым ресторан в Сохо.

Задав себе в 20 лет планку от лучших в профессии, почти невозможно ее достичь. И хотя вся моя дальнейшая карьера в коммуникациях сложилась благодаря якобы неплохим текстам и вкусу, я все еще считаю, что так и не научилась писать. Потому что в 20 лет мне нужны были подтверждения извне, потом я просто зажмурилась и делала свою работу, а теперь уже их не получить, да и не важно, ведь я научилась варить том ям.

Вы навсегда в моей памяти, Алексей. Благодарю за все. Соболезнования семье и всем, у кого сердце сегодня разбито вдребезги.

Фото: Сергей Ермохин/ТАСС